141 стр.
твёрдый переплет
иллюстрации
| Рейтинг: | 
***** | (4) | |
|
Разделы: Букинистические издания, Редкая книга, Библиофил
Издательство Хармсиздат, 1997 г.
ХАРМСИЗДАТ ПРЕДСТАВЛЯЕТ: СОВЕТСКИЙ ЭРОС 20--30-Х ГГ.: Сборник материалов / Сост. В. Сажин, Н. Пакшина, Н. Школьный. – СПб., 1997. -- 146 с. -- 900 экз.
Сборник представляет материалы Хармс-фестиваля II, проходившего в Санкт-Петербурге 14 и 18 мая 1996 г. Книга любовно издана, в качестве иллюстраций использованы рисунки, плакаты, фотографии, демонстрировавшиеся на выставке "Советский эрос 20--30-х годов. Печатная графика и предметы быта" в музее Анны Ахматовой (Фонтанный Дом). Помещенный в конце издания каталог выставки способен привести в отчаяние тех, кто не видел экспонаты: афишу "Не ложись спать куда попало", фотографию прибора "Я знаю твои мысли", открытку "За широкое разумное массовое пользование солнцем, воздухом и водой", не говоря уже о банках, коробках, этикетках и, конечно, книгах (от "Занавешенных картинок" М. Кузмина до классического труда А.Б. Залкинда "Половой вопрос в условиях советской общественности").
Украшению издания служат также цитаты из пропагандистской литературы 1920-х гг., выполненные в виде инкрустаций, декорирующих современный текст. Это не только сообщает целостность и определенный ритм книге, но и разнообразит процесс чтения. Глаз отдыхает на выделенных жирным шрифтом словах: "Половое влечение к классово-враждебному, морально-противному, бесчестному объекту является таким же извращением, как половое влечение человека к крокодилу, к орангутангу". После этого с новыми силами -- как после физзарядки на советской фабрике -- возвращаешься к изучению трактата Золотоносова.
Разумеется, доклады конференции лишь в малой степени передают атмосферу Хармс-фестивалей, обещающих стать традиционным веселым праздником скучающего Петербурга. Предисловие Михаила Карасика "Похороны таракана" описывает одноименную художественную акцию, завершившую весенний пир духа: "Таракана похоронили у пустующего пьедестала, где когда-то возвышался другой Усатый -- Вождь Народов". Сам же фестиваль, посвященный на этот раз Николаю Олейникову, представлял из себя "своеобразный марафон искусств, длившийся целый день, включивший в свои рамки открытие Парка живой скульптуры и экскурсию по нему, перформансы, балет, драматический спектакль, концерт, литературную конференцию, демонстрацию мод - оригинальное нижнее белье 20--30-х гг. и современные модельерные эротические реплики. Все эти мероприятия проходили под знаком чувственной культуры предвоенного времени".
Открывают и замыкают книгу статьи о творчестве Николая Олейникова (соответственно: "Поэзия вечной гормонии" Валерия Сажина и "Эрос и эротизм. Н. Олейников в контексте визуальной масскультуры 1920--1930-х годов" Глеба Ершова), все остальные - в той или иной степени выявляют эротические мотивы в культуре нежных лет советской власти. Но и тема таракана не забыта: хотя герой не появляется далее в тексте, но целиком определяет композицию книги. Сборник строится по принципу: "таракан, таракан, тараканище!". .Небольшие работы Г. Черненко, Д. Милькова, Ю. Демиденко, М. Туровской - это "тараканы" и даже "таракашечки"; фундаментальное исследование М.Золотоносова о советской садово-парковой скульптуре, занимающее почти половину книги - безусловно выступает в роли черного "тараканища", с длинными и страшными усами бесконечных сносок, ссылок и комментариев.
Самые симпатичные "козявочки-букашечки", на мой взгляд, -- это две статьи Юлии Демиденко, названные просто и без затей: "Эротическая графика 1920-х годов" и "Эволюция белья: 1910--1930-е гг." В первой, кроме обычного в сочинениях такого рода перечисления имен художников и игривых сюжетов, предлагается убедительный анализ (анализ в исследованиях на эту тему - редкость) причин и побудительных мотивов, вызывавших приливы и отливы эротического искусства. Снятие цензурных запретов после февральской революции спровоцировало "настоящий взлет издательской активности" и превратило страну в "европейский оазис терпимости". Неожиданный бурный расцвет фривольной графики в годы гражданской войны, когда реалии жизни отнюдь не способствовали сексуальным переживаниям (по свидетельству В. Шкловского, "у мужчин была почти полная импотенция"), связан с эротическими воспоминаниями, проходившими по разряду: "чего мы лишились". И, наконец, с конца 20-х гг. происходит перемещение эротических рисунков в область полулегального искусства (где они и оставались до недавнего времени). Предельно точный и информативный стиль изложения, лишенный каких бы то ни было ужимок и жеманных поз, свободное владение материалом (свежесть темы - очевидна), сохраняются и во второй статье Ю. Демиденко. И у какого русского (бывшего советского) не дрогнет сердце и не встрепенется душа, когда он узнает, что слово "майка" происходит от названия месяца "май" и зафиксировано в словарях только с 1938 г.; что "семейные" сатиновые трусы первоначально в 20-е гг. были одеждой физкультурников; что из четырех фасонов подштанников, выпускавшихся перед войной, только одни назывались "кальсоны гражданские"... "От чрезмерности изящного неглиже" к "минимализации спортивной одежды" - таков путь человека эпохи Москвошвея.
А в новом человеке, по завещанию чеховского персонажа, действительно все стало прекрасным: и одежда, и обувь, и исподнее, и имя. Если же имя недостаточно благозвучно, то новая власть создаст законы, позволяющие освободиться от наследия "проклятого прошлого", и ничто тогда не помешает уроженке Рязанской губернии Пелагее Александровне Блядищевой сменить фамилию на Николаеву, или Петру Филлиповичу Пердунову стать гражданином Дубровским (выразительный список газетных объявлений 30-х годов приводит В.Сажин, обнажая эротические коннотации стихотворения Н. Олейникова "Перемена фамилии").
Более традиционны, но тоже вполне добротны исследования Майи Туровской "Женская тема в кинематографе 20-х годов. Ситуации и типы" и Дмитрия Милькова "На зад к Гоголю". Второе имеет подзаголовок: “Заметки об анальной природе советского театра или какани ставили "Ревизора"” и ограничивается описанием, так сказать, инфантильного периода развития советского театра ( речь идет в основном о постановке "Ревизора" в 1927 г. Игорем Терентьевым). Об анальной эротике русского футуризма заговаривают уже не в первый раз: книги А.Крученых "Сдвигология русского стиха" и "Малахолия в капоте" спровоцировали все позднейшие исследовательские "как". И тем не менее, статья Д. Милькова вводит в научный оборот любопытный материал (новый -- даже после выхода в 1996 г. "Терентьевского сборника"), касающийся прежде всего сценографии офутуренного Гоголя.
И, наконец, "тяжелая артиллерия" легкого жанра: Михаил Золотоносов продолжает поход по эрогенным зонам советской культуры. Статья "Философия общего тела. Советская садово-парковая скульптура 1930-х годов", как всегда, щедро-изобильна фактами и утомительно-однообразна в выводах. С энтузиазмом ударника комсомольских строек М. Золотоносов перелопачивает тонны материала, и эти же тонны, не просеивая, обрушивает на головы читателя. Как говорится в статье: "Бетономешалка заработала, и ...". Если поставить рядом на одном постаменте критика Золотоносова и "девушку с веслом", - заведомо ясно, что этот мужчина может сказать про эту женщину. Поначалу обзовет "симулякром", потом наговорит гадостей про весло (фаллический символ) и про струи фонтана. А заодно и про Сталина, и про Сталина с девочкой (см. любую из работ М. Золотоносова). Скандальный успех первых перестроечных публикаций превратился со временем в публичное изживание эдипова комплекса по отношению к матери-родине. Ну что ж, мы все плоть от плоти этого "общего тела".
В подцензурной советской науке все самое интересное и важное не выпячивалось в основном тексте работы, а пряталось в комментариях: и в статье Золотоносова половину объема занимает справочный аппарат, сноски. А также список литературы, включающий почти три сотни позиций, из коих три книги действительно опорные: В. Паперный "Культура Два" -- без нее не было бы и исследований М. Золотоносова; прейскурант парковой скульптуры 1937 г. (самое яркое в статье -- цитаты из этого издания); ну и, конечно, Фрейд. Теории Фрейда превратились сегодня в ключик, отпирающий любой замочек, причем стандартность и монотонная повторяемость операций не смущают учеников запоздалых: их привлекает гарантированный результат. Наверное, даже любовь к руколомным сноскам можно подвести под пресловутое "вытеснение" и объяснить подавленным либидо; к тому же комментарии для ученого -- это своего рода исподнее, эротическое белье, соблазняющее читателя больше, чем "верхняя одежда".
Описывая скульптуру С.Д. Лебедевой "Девочка с бабочкой", М.Золотоносов критикует ее за статичность: "Бабочка манифестирует сам процесс превращений, который однако, в скульптуре принудительно прерван (бабочка навечно останется бабочкой и не превратится в гусеницу" (с. 44). Последнее утверждение совершенно справедливо, но скульптор Лебедева здесь не при чем, виноваты законы природы, согласно которым гусеница превращается в бабочку, а не наоборот. Оговорка тоже совершенно "фрейдистская": для Золотоносова именно гусеница - а не бабочка - венец эволюции.
Так вернемся же к природе, - природе жанра, в данном конкретном случае. Мне показалось, что из цельной концепции сборника выпадает архивная публикация Геннадия Черненко "Я ему был рад так же, как и он мне" (Даниил Хармс в письмах Бориса Житкова)", не имеющая никакого отношения к "советскому эросу", хотя и способная украсить любой "хармсовский сборник". Но я вполне понимаю в этом случае составителей. Труднее согласиться с решением напечатать на нескольких страницах рифмованную "Галантную историю о некоем маркизе..." Н. Агнивцева. Главный аргумент издателей приводится в краткой врезке: один из списков обнаружен в в архиве Хармса и, следовательно, произведение входило в круг его чтения. Публикация, имела бы смысл, если бы в 1994 году фривольная поэмка не вышла в составе одной из московских "эротических" антологий. Что же касается Н. Агнивцева - самого, может быть, гривуазного стихотворца начала века, то его присутствие в книге более чем уместно. Ханжеские запреты обернулись для него сущей катастрофой, отобрали все темы до одной; попытка же стать советским сатириком буквально убила поэта (скоротечная чахотка горла). Как жаль, что составители не привели его самое последнее стихотворение, "Тараканий марш", с рефреном (припевом):
Эй, тараканы!
Бей в барабаны!
Только не очень,
А -- между прочим.
Бывший певец эротики и богемы, бедный, забившийся в щель "буржуазный" поэт, умерший в 1932 году в Москве, -- Агнивцев и не подозревал, что создал напоследок свой автопортрет (журнал "Крокодил" не нашел ничего лучшего, чем напечатать "сатирический" стишок о тараканах в виде... некролога). Ну как тут не вспомнить: "Пройдет любовь, обманет страсть, но лишена обмана волшебная структура таракана..."
"Маленький человек" животного мира, таракан, -- когда-то мне довелось составить целую поэтическую антологию, ему посвященную. Отношение писателей к брату нашему самому меньшему -- лакмусовая бумажка свобод и конституций, демократии и гуманности. Его обличал советский официоз как мещанина и недобитка прошлого (самые кровожадные стихи о таракане сочинил кремлевский насельник Демьян Бедный), и защищал Николай Олейников, показавший всем, что "и тараканы любить умеют". И мы его любим. До тех пор, пока он знает свой шесток: из маленьких людей получаются великие деспоты. Но сегодня...
Вот дождь идет. Мы с тараканом
Сидим у мокрого окна
И вдаль глядим, где из тумана
Встает желанная страна...
код товара: KH145930
В настоящий момент этот предмет отсутствует у нас на складе, но вы можете отправить специальный заказ, и мы известим вас, как только товар появится.
Все книги этого издательства |
